Марк Найдорф

Одно из важнейших приобретений, сделанных мною в годы за годы учебы в Саратовской консерватории (1970-75), привычка думать, что преданность своему делу – основа музыкальной профессии. Такова была общая атмосфера. Преподаватели много выступали публично. Ярко одаренные студенты пользовались всеобщим уважением. В консерватории музыка звучала буквально отовсюду. «Не стыдно много заниматься, стыдно плохо выступать», – говорил мой сокурсник-скрипач, который каждый день часами упражнялся, стоя в облюбованном закутке в консерваторском коридоре. Он не говорил о себе, что он – талант и может за три дня без труда осилить любое произведение, хотя был очень одаренным музыкантом.

Эта, во всех отношениях творческая, атмосфера создавалась нашими педагогами. Большинство из них учились или проходили аспирантуру в Московской консерватории или Институте имени Гнесиных в Москве и, я думаю, заимствовали эту этику профессии оттуда. (Надо помнить, что в почти весь ХХ век в целом ряде музыкальных специальностей Московская консерватория была одной из лучших профессиональных школ мира). Многие из студентов-пианистов начинали свой день с занятий в репетитории (попросту – в подвале консерватории, где были классы для самостоятельных занятий). Вместе с нами с 7 до 9 утра, т.е. до уроков, приезжала позаниматься Ася Киреева. Можно было не заглядывать в класс, она всегда начинала с Токкаты Шумана. Не помню, была ли она доцентом или еще только старшим преподавателем: нам, студентам, было всё равно. Не помню её лекции по методике, но этот урок трудолюбия и добросовестности отложился наверняка не только в моём сознании. Сейчас, как я знаю, Ася Дмитриевна Киреева – профессор Саратовской консерватории и заслуженная артистка РФ.

Среди наших замечательных педагогов пианист Анатолий Иосифович Катц был, я думаю, самым интересным артистом. Он и был солистом Саратовской филармонии. Невысокий, худой и подвижный, умный и мягкий, и необыкновенно образованный человек, Кац и играл так: чутко и умно. И слушатель его тоже начинал чувствовать себя умнее. Это вообще замечательное свойство классического искусства. Оно изначально относится к человеку с уважением, верит в него и просвещает. Катц был для нас образцом классического музыканта. Класс у А.И. был небольшой. Мой друг, Володя Землянский, попал в него по справедливости: он поступил с дипломом «Мерзляковки» (училище при Московской консерватории), был великолепно подготовлен и, к тому же, отличался огромным трудолюбием. Благодаря Володе, я несколько раз бывал дома у А.И. Некоторые моменты оставили неизгладимое впечатление. Например, домашние импровизации Катца на фортепиано одной романсной мелодии в стилях разных композиторов – Шумана, Мендельсона, Чайковского и т.п. – в весёлой компании музыкантов. Они-то умели чутко оценить остроумие импровизатора. У А.И. был тогда близкий друг-приятель Евгений Степанович Ланский, тоже любитель и коллекционер книг. Обмениваясь книгами, друзья расплачивались строго по каталожной цене и непременно до последней копейки. Такое было их эстетсво.

А еще я помню маму тогдашней жены Катца, солистки Саратовской оперы Лилии Ивановны Логиновой. Теща А.И. оказалась обладательницей настоящей деревенской культуры и народного русского говора. Мы охотно смаковали особенности ее речи. Свободомыслие естественно жило в их доме. Зимой 1972 года мы узнали, что А.И. отстранен от преподавания. На дипломный концерт своей ученицы он пришел как частное лицо. И был завален цветами. Из местной газеты кто-то вычитал, что КГБ обнаружило экземпляр книги Александра Солженицына «Раковый корпус», лично перепечатанный Анатолием Иосифовичем. Ему также запретили «красную строку» в афише, т.е. именование солиста крупным шрифтом. На такой афише «вечер фортепианной музыки получался» анонимным. В феврале 1973 года Катц сыграл такой «тихий» концерт в зале Консерватории (прекрасный зал назывался тогда «Октябрьским», в нем якобы была провозглашена Советская власть в Саратовской губернии). В программе – русская музыка, включая великолепно исполненного «Исламея» Балакирева. Знающему человеку это может сказать, что Катц находился тогда в блестящей артистической форме. Мы пытались истолковать этот концерт как знак скорого окончания политического «карантина». Но так не произошло. Катц занимал какую-то должность в филармонии. И между прочим поддерживал существование стенгазеты для публики. На стене висел стенд из натянутого холста, к которому еженедельно крепились листки с рецензиями на концерты прошлой недели – для слушателей, которые придут на следующий концерт. Мы с Володей Землянским участвовали в этой работе. Тут я мог оценить скорость машинописи Анатолия Иосифовича. На наших глазах, прямо по живому, он перепечатывал наши рукописи, одновременно редактируя их. Для меня это оказалось еще и единственными уроками музыкальной критики, которой я потом регулярно занимался более десяти лет после возвращения в Одессу.

Публикуемый снимок сделан 21 марта 1984 года на репетиции перед концертом. А.И. Катц приезжал в Одессу как пианист-гастролер и солировал в Симфонии №2 Леонарда Бернстайна «Век тревог» (дир. Георгий Гоциридзе) На фото внизу: А.Катц репетирует с Г.Гоциридзе Симфонию №2 Леонарда Бернстайна «Век тревог» к концерту 21 марта в Одессе. 1984.